будущий директор музея – Кирилл, а за три года – сестра Ольга, ставшая впоследствии заслуженным педагогом страны. В этой дневниковой записи о рождении горячо любимого сына мы узнаем, что Великая кн. Елизавета Фёдоровна приехала в Мураново, где жили молодые, 4 сентября (по новому стилю) 1916 г. для того, чтобы стать крестной матерью новорожденного. Это был последний приезд Елизаветы Фёдоровны, не раз до этого приезжавшей в Мураново. Крестили Николая Васильевича в домовой церкви Спаса Нерукотворного, возле которой за семь лет до его рождения упокоился Иван Федорович Тютчев.  Николай Васильевич вспоминал: «Меня крестила Великая княгиня Елизавета Фёдоровна, которая для этого приезжала в Мураново, где я родился. <…>. Крёстным отцом моим был дядюшка Николай Иванович. Вспоминая Елизавету Фёдоровну, мамá отзывалась о ней всегда с большим уважением. Её хорошо знал художник Михаил Васильевич Нестеров, который был большим другом нашей семьи и почти каждый год бывал в Муранове. Приезжал он и в 1926 году, в августе, когда меня позвал дядюшка и предупредил, что Михаил Васильевич хочет подарить мне рисунок и чтобы я не делал разочарованного выражения.

Естественно, он боялся, что десятилетний мальчишка может не отнестись с должным уважением к рисунку, даже Нестерова! На рисунке, сделанном цветными карандашами, изображена молодая женщина с пальмовой ветвью в руках, над головою у неё нимб, как у святой. Нестеров не говорил, но по сходству не вызывает сомнения, что он изобразил в виде святой Елизавету Фёдоровну через 8 лет после её трагической гибели и более чем за шестьдесят лет до её канонизации и причисления к лику святых». Как-то в интервью, данной одной из газет, заведующий сектором «Домовой церкви» нашего музея игумен Феофан заметил, что Мураново продолжает хранить Елизавета Федоровна. Прочитав это интервью, Николай Васильевич невероятно обрадовался словам совсем юного тогда человека: «Да, действительно, это так. Великая княгиня все эти годы оставалась ангелом-хранителем Муранова. Она и сейчас продолжает молиться о Муранове на небесах».

У Николая Васильевича, в отличие от его сверстников, была гувернантка. Звали ее Елизавета Александровна Шредерс. Революция застала этого прекрасного преподавателя в Муранове. В семье Елизавета Александровна жила до самой смерти, став воспитателем детей Пигарёвых. И всё же главным педагогом детей была их мать - невероятно талантливая, музыкальная, художественно и литературно одаренная, являющаяся в семье предметом всеобщего почитания и восхищения, - Екатерина Ивановна Пигарёва. К слову, замечу, что в числе подаренных Николаем Васильевичем музею предметов - небольшая рукописная книжка в красном переплете. Это сборник рассказов Екатерины Ивановны, на страницах которого везде печать таланта и глубокой духовности, столь свойственных всему тютчевскому роду. Эта книга еще ждет своего читателя. Николай Васильевич передал также в научный архив музея многочисленные нотные сборники Екатерины Ивановны, позволяющие воссоздать музыкальную атмосферу, некогда царившую в Муранове. Как сам неоднократно отмечал Николай Васильевич, его мать была великолепной пианисткой и замечательной певицей. Николай Васильевич с ностальгией вспоминал один теплый летний вечер, когда обитатели Муранова расположились на балконе, а из открытых дверей большой гостиной лился дивный голос Надежды Андреевны Обуховой[xvi]. Екатерина Ивановна аккомпанировала выдающейся певице на стоявшем в большой гостиной пианино «Рёниш». Мать дала Николаю Васильевичу блестящее музыкальное образование. Отметим, что музыкальность – родовая черта Тютчевых. Она сокрыта в поэзии великого прадеда Николая Васильевича, она передавалась в семье по наследству. Неслучайно особым служением в родовом храме Спаса Нерукотворного в Муранове было пение на клиросе, продолжавшееся вплоть до 1929 года – времени закрытия церкви и передачи ее советской властью совхозу «Майский». Николай Васильевич вспоминал, что регентом их маленького хора был бывший садовник (впоследствии сторож музея) Яков Сергеевич Дмитриев. Пела вся семья. Женскую партию вели Софья Ивановна и Екатерина Ивановна Тютчевы. Любовь к музыке, взлелеянная в юные годы в Муранове, чуть не заставила коренным образом изменить судьбу Николая Васильевича.

другие композиции. Его произведения становились маленькими шедеврами, не восхищаться которыми было невозможно. Другой отличительной чертой Николая Васильевича было блестящее знание иностранных языков. И здесь нельзя не вспомнить Ольгу Михайловну Весёлкину, бывшую частым гостем мурановской усадьбы. Ольга Михайловна была не просто выдающимся преподавателем иностранных языков, но и замечательным, как мы сказали бы сегодня, культурологом и имиджмейкером. Только этими ее талантами можно объяснить, как простой деревенский парень из глубокой Пермской глубинки стал гением советской разведки - Николаем Кузнецовым[xvii], не только в совершенстве владеющим немецким языком, но и обладающим манерами немецкого аристократа. Свои отпуска Ольга Михайловна проводила в Муранове. В один из таких отпусков она подарила Пупсу (так звали младшего члена семьи – маленького Николая Пигарева) петуха и курочку. Они стали первыми подопытными питомцами будущего выдающегося ученого-птицевода. В какой-то степени можно сказать, что Ольга Михайловна стала первым человеком, благословившим Николая Васильевича на жизненную стезю исследователя-натуралиста.

проталин вокруг стволов берез и елей. Николай Васильевич ответил тогда своему дядюшке: Это деревья «дышут». Разговор этот произошел, – отмечал Дурылин, – во время прогулки мимо рощицы, саженной «посевом леса» Боратынского. В Муранове сохранился так называемый «детский домик». Он был некогда построен Иваном Федоровичем Тютчевым для младших членов семьи. Детский домик стал для детей центром целого мироздания – усадьбой в миниатюре. Здесь был разбит огородик, здесь жил всеобщий любимец – ослик Анка. В этом волшебном уголке дети учились любить животных и ухаживать за ними, жить в гармонии с окружающим миром. Рядом с домиком находилась игровая площадка, собиравшая детей и взрослых. По праздникам здесь устраивались фейерверки, а вечерами этот уголок расцветал и озарялся иллюминацией. Николай Васильевич, как и все маленькие (да и взрослые) обитатели Мураново обожал это место. Для него парк с его жизнью был несравненно ближе, чем для его склонного к литературному творчеству старшего брата Кирилла. Это качество самого младшего члена семьи Пигаревых отмечал и Дурылин. Так он писал о Николае Васильевиче: «…он – любитель и знаток птиц, милый повествователь о трясогузках, носящийся весь день по парку и знающий все птичьи уголки его…».

На одну из таких праздничных трапез был приглашен настоятелем храма и Николай Васильевич. Только что закончившееся богослужение, перезвон колоколов мурановской звонницы переполнял сердца и души людей радостью. Кто-то из присутствующих обратил внимание на грустное выражение лица Николая Васильевича и, обратившись к нему, спросил: «Николай Васильевич, что с Вами?» В ответ мы услышали удивительный рассказ, как на заре советской власти наша сегодняшняя трапезная стала временной тюрьмой для обитателей усадьбы, захваченной бандитами. Этот интереснейший рассказ Николая Васильевича впоследствии был опубликован в журнале «Москва». Приведу здесь это повествование, услышанное впервые в нашем усадебном храме:

- Вечером вся семья сидела за ужином в большом доме. Большим домом тогда называли здание, в котором сейчас музей, в отличие от нашего флигеля, который назывался дачей. На улице было уже темно, погода была дождливая. Неожиданно в доме появилось несколько вооруженных мужчин, которые предупредили, что дом оцеплен и чтобы никто без их разрешения не покидал своих мест. Оказалось, что действует целая банда, не менее двенадцати человек. Но вели они себя в общем-то достаточно тактично, если это слово применимо к бандитам. Обращались, особенно к бабушке, они вежливо, не применяя никакого насилия. Всех обитателей дома попросили одеться теплее, предупредив, что там, куда они их поведут, холодно. А отвели они всех в подвал под церковью, где действительно было холодно… Перед тем как привести в подвал бабушку, бандиты спустили в него кресло, а затем возгласили: «Принимайте мамашу!» Бабушку вели под руки и осторожно свели ее по крутой лестнице.

Необходимо сказать, что сам Николай Васильевич для нас, сотрудников музея являлся не только носителем той старой культуры, которая, казалась, была потеряна для советской России навсегда. Он являлся хранителем исторической памяти и живым подтверждением мысли Эйдельмана, что от Пушкина нас отделяют всего лишь три рукопожатия. В нем, впрочем, как и в других представителей этого рода, проглядывалась большая и подспудная работа целого ряда предшествующих поколений – работа над собой, над своей душой, над тем, что тебя окружает, над теми, кто тебя окружает. Общаясь с Николаем Васильевичем, я невольно ловил себя на мысли, что насколько важно внутреннее и внешнее знание нашего генеалогического древа, какая мощнейшая незримая связь продолжает существовать и реально работать между целыми поколениями и конкретными людьми, какова наша ответственность не только перед живущими, но и ушедшими из этой жизни людьми. В этом, конечно же, суть христианства.

Обаяние личности Николая Васильевича было невероятное. От него исходила какая-то особая, обволакивающая человека душевная теплота. Мягкий юмор его был неподражаем. Рассказчиком Николай Васильевич был великолепным. Несомненно, он мог бы стать замечательным писателем. Склонность к литературному творчеству в нем была очень сильна. Я полагаю, что писательский талант или раскрывался, или скрывался во всех поколениях этого рода, становясь его отличительной чертой. В то же время нельзя было не отметить исключительную твердость характера и прямоту Николая Васильевича, видимо, переданную от Софьи Ивановны. Так, как-то, при встрече с Николаем Васильевичем, невольно смущаясь от самой мысли, что передо мной крестник почитаемой Преподобномученицы Великой княгини Елисаветы Федоровны, я протянул руку, потупив, как школьник, взор. В ответ услышал мягкий совет всегда при общении не бегать глазами, а смотреть прямо в глаза собеседнику, чтобы не быть заподозренным в неискренности. Это была еще одна важная родовая черта в характере Николая Васильевича – прямота и честность, стремление понять и выслушать собеседника, увидеть в нем равного, собрата во Христе по духу и вере. Эта черта характера невероятно важна для всего понимания семьи, как хранительницы духовных традиций и высоких моральных требований рода. Мы прекрасно знаем, как эта прямота могла погубить человека в годы сталинских репрессий. Тем не менее, поступая в МГУ на биологический факультет, Николай Васильевич, не задумываясь, в анкете, в графе "социальное происхождение" написал - "дворянское". Впоследствии Николай Васильевич вспоминал, что его вызвали почти сразу и сказали: вы нам не подходите. Так судьба распорядилась, чтобы правнук поэта стал студентом, а потом и профессором Тимирязевской Академии. Николай Васильевич много позже шутил, что произошло это по причине отсутствия в анкете этого учебного заведения графы "социальное происхождение".

Сам же Николай Васильевич всегда гордился своими предками и, конечно же, историей своего рода. «Дворянство» у него было действительно в крови и во всем облике. Чувство ответственности перед родом, перед семьей у него было невероятное.

В 1923 году страна отмечала 120-летие со дня рождения Федора Ивановича Тютчева. За три года до этого события Николай Иванович Тютчев открыл в Муранове музей, который стал носить имя великого поэта.

Девяностые годы смели всю предшествующую юридическую базу СССР. Начались совершенно новые и необратимые процессы. Страна не пошла по пути реституции, столь характерной для Европы. Напротив – начался передел собственности и, по сути, олигархическая приватизация всей страны. Со смертью брата и сестры Николай Васильевич остался последним наследником, имеющим хоть какие-то номинальные права на флигель. Да и дело было не во флигеле, а в праве семьи на свою генетическую память в глубоком метафизическом смысле. Николай Васильевич решил вернуть историческую справедливость и сохранить права на флигель для своих детей, детей сестры и брата. Сопротивление со стороны тогдашнего руководства Московской областью было сильнейшее. И тут выяснилось, что дипломатические способности – такая же наследственная черта, как музыкальный или литературный талант. Николаю Васильевичу, наперекор всем существующим правилам и новому законодательству, удалось отстоять свои права на продление действия старого Постановления, но уже в новом формате, получив охранные обязательства для последующих поколений потомков Федора Ивановича Тютчева. Все это могло осуществиться только благодаря несгибаемой воли Николая Васильевича. Не могу не вспомнить и ту неподдельную радость Николая Васильевича, когда была завершена реставрация главного усадебного дома в Муранове. Телеканал «Культура», снимавший тогда сюжет о музее, пригласил Николая Васильевича дать интервью. Как сейчас помню, проходило оно в Библиотеке главного усадебного дома. Телеведущий задал вопрос, произошли ли изменения в доме после реставрации с точки зрения Николая Васильевича. Правнук поэта в окружении книг, собираемых более века его предками и всеми обитателями Муранова, сам казался живым экспонатом этого удивительного дома, где прошли его детство и молодость. Я невольно поймал себя на мысли, что это же ощущение не покидало выдающегося искусствоведа Алексея Николаевича Свирина при встречах с Николаем Ивановичем Тютчевым, описанных в воспоминаниях «Люди. Вещи. Природа». Я напряженно ждал ответа на вопрос телеведущего. Казалось, что пауза затянулась. Николай Васильевич несколько растерянно обернулся и, оглядев знакомую ему с детства библиотеку, с грустью произнес: «Жаль, что доктора не смогут вернуть нам молодость в отличии от реставраторов, совершивших здесь это чудо».

Николай Васильевич сделал невероятно много для возрождения Муранова. Для него было важно, чтобы в церкви, где его крестной матерью стала Великая княгиня Елисавета Федоровна, где венчались его родители, снова начались богослужения, чтобы снова совершались таинства, чтобы с мурановской колокольни вновь лился благовест. Все это, во многом благодаря его усилиям, сегодня свершилось. И вот уже в родовом усадебном храме приняли таинство крещения правнуки Николая Васильевича.

Я вспоминаю довольно сложный и ответственный период времени, когда возрождаемый, но еще пустой храм остро нуждался в православных святынях. Николай Васильевич предложил мне позвонить покойному ныне митрополиту Питириму. Митрополит Питирим, возглавляющий тогда Издательский отдел Московской Патриархии, был ближайшим другом Николая Васильевича. Насколько тепло относился Владыка к Николаю Васильевичу, я сразу понял, когда позвонил на домашний телефон выдающегося иерарха русской православной церкви. Неслучайно именно митрополит Питирим отпевал сестру Николая Васильевича – Ольгу Васильевну – в своем храме Воскресения Словущего на Успенском Вражке. Между Николаем Васильевичем и Владыкой была особая духовная связь. Что-то было невероятно сближающее их в манере говорить, даже что-то общее в тембре голоса, его тональности. Уже позже меня осенило. Митрополит Питирим был духовным чадом Патриарха Алексия I (Симанского), в свою очередь сохранившего до конца своих дней дружбу и лицеистскую привязанность к дядюшке Николая Васильевича – Николаю Ивановичу Тютчеву. Эта духовная и дружеская связь членов семьи с выдающимися иерархами русской православной церкви поддерживалась целым рядом поколений и была она совсем неслучайна. В этом, так же как и в судьбе мурановской усадьбы, был свой божественный промысл.

Последний раз Николай Васильевич посетил Мураново в апрельский теплый весенний день светлой пасхальной седмицы 2004 года. Он приехал тогда в Мураново вместе с другими членами семьи.

Здесь мне придется вновь обернуться назад в предшествующие этому важному событию в жизни музея далекие двадцатые годы. Когда советская власть закрывала усадебный храм, семья передала часть икон в Вознесенскую церковь села Рахманова, расположенного на старом Ярославском тракте в семи километрах от Муранова. Но одна икону, висевшую в подкупольном пространстве храма, семья оставила себе. Это была чудесная работа художника Астафьева Христос на кресте. В эту свою последнюю Пасху семья во главе со своим патриархом (мне кажется, что именно это слово наиболее точно определяет место, занимаемое Николаем Васильевичем в семье) приняла решение возвратить икону на старое место, которое она сегодня вновь обрела в барабане мурановской церкви Спаса Нерукотворного.

На крыльце мурановского храма, при большом скоплении народа, озаренный ярким весенним светом стоящего в зените солнца, Николай Васильевич со светлой счастливой улыбкой благословил всех присутствующих возвращающейся на свое место иконой и слабым, но в тоже время твердым и радостным голосом пропел пасхальный тропарь: Христос воскресе из мертвых, Смертию смерть поправ И сущим во гробех Живот даровав!   Я тогда находился с фотоаппаратом на верхнем ярусе мурановской колокольни. В это мгновение в сознании промелькнула молнией пронзительная мысль: какое знаменательное событие в истории мурановской усадьбы и в судьбе Николая Васильевича все мы в этот момент переживаем! Все возвращается на круги своя, и все свершается по воли Божией. Николай Васильевич ушел из жизни в феврале следующего 2005 года. Похоронили его на Ваганьковском кладбище недалеко от великолепного ампирного храма Воскресения Словущего, построенного в начале девятнадцатого века А.Г. Григорьевым. В нем отпевали этого замечательного человека, вся жизнь которого была исполнена высокого христианского смирения и чувства ответственности перед своей семьей, своими предками и окружающим миром. Само событие, в честь которого был освящен Храм, название Храма невольно отсылали нас в Иерусалим, где воскрес Спаситель, и к Храму, где служил Владыка Питирим и где отпевали Ольгу Васильевну. Николай Васильевич упокоился рядом с могилой своего дядюшки – Федора Ивановича Тютчева, старшего брата Николая Ивановича. В одном из своих писем, адресованных С.Н. Дурылину, сестра Николая Васильевича – Ольга Васильевна – с глубокой скорбью описала смерть Федора Ивановича. Ольга Васильевна была безутешна в своем горе. И вот в сонном видении на следующую ночь к ней явился покойный дядюшка. Федор Иванович, утешая племянницу, попросил ее не плакать, так как на самом деле он вовсе не умер, а жив, и у него все хорошо.

С этими же словами и пасхальным приветствием, пропетым с крыльца мурановского храма, вновь и вновь обращаются к нам сегодня приснопоминаемый Николай Васильевич Пигарёв и все отошедшие в вечную жизнь его предки и родственники.

Владимир Пацюков, заведующий Научно-фондовым отделом Музея-заповедника "Усадьба "Мураново"