Статья опубликована в газете "Маяк". Начало - ЗДЕСЬ
Автор - Владимир ПАЦЮКОВ, заведующий Научно-фондовым отделом Музея-заповедника «Усадьба «Мураново»
По окончании лицея Ф.И. Тютчев избирается мировым судьёй и в июне 1899 г. едет в Сергиевскую лавру, чтобы принять дела от бывшего земского начальника. В сентябре этого же года состоялось его первое судебное разбирательство. Фёдор Иванович снискал уважение и любовь всего земского сообщества и жителей Дмитровского уезда. Он занимается не только юридической практикой, но и учительствует, участвует в общественной жизни уезда.
Памяти Фёдора Ивановича Тютчева (младшего) (Окончание)
Как мы уже отмечали, Фёдор Иванович был не только страстным охотником, но и неутомимым путешественником. Стремление к прекрасному, необыкновенная живость натуры не позволяли ему сидеть на одном месте. Он колесит по Дмитровскому уезду, скачет на лошади по мурановским окрестностям, путешествует по Европе. При этом никогда не расстаётся с фотоаппаратом, отправляя родным и близким короткие послания на так называемых открытых письмах – открытках с фотографиями и комментариями к ним. В то же время в душе Фёдора Ивановича удивительным образом уживались, казалось бы, разные по темпераменту личности – склонный к уединению и рефлексии философ и стремительный во всех своих поступках и общественной деятельности человек. Эти качества характера, надо полагать, Фёдор Иванович унаследовал от своего великого деда.
«Я СДЕЛАЛ БЫ ТО ЖЕ САМОЕ…»
Именно эти черты характера Фёдора Ивановича отмечала его сестра – Софья Ивановна Тютчева. В своих мемуарах «За несколько лет до катастрофы» она вспоминала встречу с братом во время путешествия в Германию с императрицей и великими княжнами.
«Вспоминаю один эпизод, в своё время поставивший меня в чрезвычайно неловкое положение, но о котором сейчас я вспоминаю со смехом. Ко мне в Наухейм заехал повидаться мой брат Федор Иванович, который в это время путешествовал по Германии. Мои воспитанницы (дочери Николая II, великие княжны Анастасия, Ольга, Мария и Татьяна. – В.П.) тотчас же разгласили по всему замку это интересное, по их мнению, известие, а герцог, со свойственной ему любезностью, передал приглашение моему брату к завтраку. Зная необщительный характер Феди, а главное, что он терпеть не мог бывать в так называемых «сферах», я всячески старалась отклонить приглашение. Я ссылалась на то, что мой брат в дороге и не имеет с собой соответствующего костюма, – все было напрасно. Герцог сказал, что в Фридберге мы ведем деревенский образ жизни, что это не официальный прием, а приглашение запросто, следовательно, мой брат может явиться в том, что у него есть, хотя бы в пиджаке. Он добавил, что предоставляет Феде выбрать удобный для него день. Это уж было верхом предупредительности! Мне оставалось только поблагодарить и отправиться в Наухейм, где, я чувствовала, меня ожидает буря. Так оно и вышло. Федя наотрез отказался от завтрака, и мне стоило неимоверных трудов убедить его, что это не только невежливо, но и неприлично. Наконец он сдался и назначил субботу. Когда настал этот злополучный день, я поехала в Наухейм, чтобы лично доставить Федю в замок. Можно себе представить, каков был мой ужас, когда он совершенно спокойно сказал мне, что никуда не поедет. Все моё красноречие разбилось об эту холодную решимость. Наконец я в отчаянии воскликнула: «Да ведь ты сам назначил этот день!» «Скажи, что я болен, что я умер, все, что хочешь», – последовал ответ. Так и пришлось мне ехать обратно и сочинить малоправдоподобную историю о его внезапном заболевании. Услышав об этом, императрица отпустила меня на целый день ухаживать за больным, которого я, конечно, не застала дома. В результате я лишилась интересной экскурсии и до вечера проскучала одна. Перед обедом государь осведомился о здоровье моего брата. «Болезнь не смертельная?» – спросил он. «Нет, ваше величество», – ответила я, едва сдерживая улыбку. Он также улыбнулся и сказал: «Я сделал бы то же самое на его месте».
ТАЙНАЯ МИССИЯ
Может быть, особенно ярко жизненные устремления всех членов тютчевской семьи отразились в их самоотверженной работе в созданном в 1906 году Московском отделении Славянского благотворительного общества. История создания Попечительства над учащимися в Москве славянами странным образом переплелась с историей о завещании обществу наследства барона фон Эренбурга.
Во многом история об этом завещании проливает свет на историю создания семьёй Тютчевых Попечительства над учащимися в Москве славянами, а также на сложную дипломатическую миссию, возложенную семьей на Фёдора Ивановича. В 1874 году в Праге истовый славянофил Максимилиан Иванович Эренбург составил завещание, согласно которому всё своё огромное состояние, включая два больших имения, он передавал Славянскому благотворительному обществу. В 1878 году председатель общества – Иван Сергеевич Аксаков по высочайшему распоряжению, последовавшему в ответ на известную речь Аксакова против решений Берлинского конгресса, был уволен, а общество упразднено. Казалось бы, и дело о завещании барона должно было быть закрыто и забыто навсегда. Однако в 1906 г. стараниями семьи Тютчевых в Москве создаётся новое общество с названием «Попечительство над учащимися в Москве славянами». В том же году барон Эренбург умирает под Киевом.
Иван Фёдорович Тютчев – председатель создаваемого нового общества – объявляет Попечительство правопреемником того старого Славянского общества И.С. Аксакова, которому еще в 1874-м завещал свое состояние барон Эренбург. У покойного барона появляются наследники. С ними, с их адвокатами завязывается переписка, а впоследствии и уголовное дело, так как наследники оказались нечисты на руку. За два года до описываемого Софьей Ивановной события в Вену для разрешения всех юридических споров и отправляется Фёдор Иванович Тютчев. Со своей тайной миссией Фёдор Иванович справился великолепно. Наверняка здесь вновь генетически проявились способности его гениального деда-дипломата.
«НИЧЕГО НЕ ПИШЕТСЯ…»
Революция 1917 года провела кровавую черту между веком прошлым и веком нынешним. Мураново еще продолжало оберегать своих обитателей, так же, как и сами обитатели усадьбы делали всё возможное, чтобы сохранить от окончательного разорения последнюю цитадель дворянской усадебной культуры. Усадьба стараниями семьи (и прежде всего – Николая Ивановича Тютчева) превращается в выдающийся музей, посвященный истории русской дворянской культуры. Фёдор Иванович продолжает фотолетопись мурановской жизни, пишет статьи, участвует в создании музея. Но в безвоздушном холодном пространстве наступившей советской эпохи он чувствует себя одиноким, усталым и больным человеком, о чём пишет в марте 1929 г. сосланному в Томск близкому другу, священнику и гениальному писателю Сергею Николаевичу Дурылину. Письмо это стало своеобразным откликом на отзыв Сергея Николаевича на написанную Фёдором Ивановичем статью в альманахе «Урания» в юбилейном для его деда 1928 г. Статья называлась «Ф.И. Тютчев и его дети (1838 – 1852 гг.)».
«Мне очень приятно было, что такой отзыв исходил именно от Вас – человека с чувством и со вкусом… Вы спрашиваете, что я еще пишу? Да ничего в настоящее время не пишется. В ноябре я написал очерк «Тютчев в Муранове», тот самый, который Кирилл (племянник Фёдора Ивановича, будущий директор музея Кирилл Васильевич Пигарев. – В.П.). читал на заседании общества «Старой Москвы»… Да есть еще одна статейка давно написанная «К характеристике Тютчева. Отзывы о нем современника-иностранца /К. Пфеффеля/». Надо взяться готовить что-нибудь для будущего сборника, но, повторяю, не пишется…».
В январе 1930 года у Фёдора Ивановича открывается бронхит. В своём очередном письме Дурылину Тютчев сообщает, что пять лет назад у него обнаружили туберкулёз, но к своему здоровью он равнодушен.
«Сидеть дома не приходится, да я и не люблю этого, будучи, как Вы, вероятно, заметили, человеком весьма подвижным», – пишет он Сергею Николаевичу за год до своей кончины.
«Я ВСЁ ЗАБЫЛ…»
В письме к Сергею Николаевичу от 22 мая 1930 г. Фёдор Иванович с легкой грустью констатирует, что сильно сдал за последнее время. Но интерес к русской литературе, истории русской культуры продолжает в нём так же сильно пульсировать, как и в юные годы. В 1926 г. опальный Сергей Николаевич Дурылин в короткий период между ссылками нашёл приют в Муранове, став преподавателем у детей Екатерины Ивановны Тютчевой.
В своем письме С.Н. Дурылину, отправленном 18 апреля 1931 г., Ольга Васильевна сообщает своему учителю о постигшем её горе – смерти дядюшки. Приведем его полностью.
Дорогой Сергей Николаевич!
Пишу Вам, чтобы сообщить грустную новость – смерть дяди Феди. Он скончался 3/16 апреля около девяти часов вечера. До самого последнего дня он не сознавал ясно свое положение; только за несколько часов до смерти он сказал тетушке, что скоро умрет и, продиктовав ей завещание, заснул. Во сне он дышал очень хорошо и спокойно, но после маленького перерыва тетушка и Анастасия Михайловна, бывшие около него, услышали два более громких вздоха, и когда они подбежали к нему, все было уже кончено. Ужасно грустно, что не удалось проститься с ним и повидать его за все время его болезни. Говорят, что он стал неузнаваем за последнее время, ужасно ослабел, почти ничего не видел, и, что очень мучило его, он, так глубоко образованный и дававший ответ на все, о чем бы его ни спросили, совершенно все забыл и признавался Елисавете Александровне: «Я больше ничего не знаю; я все забыл».
При всём этом я ясно понимаю, что смерть для него – счастие и что за него можно только радоваться, но все же ужасно грустно и тоскливо. Как грустно сознание, что в семье не достает одного члена! Мы сейчас очень беспокоимся за тетушку. Пока она так устала за все время его болезни, что невольно отдыхает, но что будет потом, не знаю. Ведь она только и жила им одним. До свидания. Пишите.
Оля
На следующую ночь в сонном видении Фёдор Иванович явился безутешной в своем горе Ольге Васильевне. Это событие нашло отражение в ее следующем письме, отправленном Дурылину:
«Эта тихая смерть наполнила душу неизъяснимым благоговением, а дни, предшествовавшие ей и последующие за ней, дали глубокое утешение. В первый день его смерти я видела его во сне, и он сказал мне: «Вы думаете, что я умер, а я не умер, а заснул и теперь совсем здоров и счастлив». И я глубоко верю, что он счастлив и с нами, только мы не можем его видеть.
Посылаю Вам стихотворение, посвященное его памяти:
Ночь была полна незримой тайны,
Слышен был вдали церковный звон.
Мы с Тобою встретились случайно,
Оба выйдя поздно на балкон.
Тишина священная царила,
Звезды лили радостный покой –
Мы с Тобой склонились на перила,
Наслаждаясь высшей тишиной.
Забывались горе и невзгоды,
Забывалась грешная земля –
Звезды нам шептали о свободе,
Звали нас в надзвездные края,
Открывали нам покровы тайны,
Говорили о другой стране
И струили свет необычайный
В этой мира полной тишине.
И теперь, когда с улыбкой счастья
Ты ушел от нас в тот мир иной,
Те же звезды шепчут речь участья
И сулят свидание с Тобой».
Расскажите, как музей может стать лучше?
Ждём ваших предложений